Нет ничего важнее, чем дорогие и близкие нам люди. И животным эти чувства тоже не чужды. В этом мы с ними очень похожи.
AdMe.ru публикует очень трогательную историю о том, что действительно стоит ценить, когда есть кому за вас волноваться.
Имеется в виду — тут место для привязи. Ряд таких металлических штук для великов, а следом — штуки для собак. И вот я курю у входа. Смотрю на привязанную собаку. Дворняга. Классическая. Желто-серая. Отсылка к овчарке. Саблевидный хвост, уши стоячие, черный нос, рост в холке — 45–55, на 10 пониже основоположника. Снег идет, метет немного. Собака стоит в напряжении, смотрит на центральный вход неотрывно, время от времени перебирает лапами. И все ее нервы наружу — вся концентрация на чистом ожидании, весь страх одиночества, вся любовь. Она — воплощение ожидания. Выдернутый наизнанку зубной нерв. Ни мгновения отдыха. Она ждет. Она ждет, ждет, ждет. Она ждет тяжело, теряя энергию в астрономических единицах. Она ждет так, как ждет мать сына с войны. Она потеряла мир, потеряла себя. Ничего нет, кроме жгучего желания увидеть хозяина.
Смотрят на нее, на такую оголенную, ясную, о любви и страхе сообщающую, и думают, походя: «О, вот же ж собаки, собачья преданность, ведь каждый день ее водят к магазину, каждый раз привязывают к штырю, каждый раз забирают, а она, собака, не может усвоить, что человек вернется; дура такая, одним сердцем дышит, сколько уж раз хозяин возвращался, а она все как наново: ушел, значит, пропал; бедные божьи твари, сделали же их такими вот, от себя отрезанными; ну дрожи-дрожи, придет твой скоро, придет…»
Кто бы там ни был — тот человек, в супермаркете, — он ведь перед Богом прост и беззащитен. Оторвется тромб. Упадет человек на кафель, под полку с цветной капустой. Приедет скорая. Вынесут на носилках пакет с мясом человека. На собаку и не взглянут. Русского языка у собаки нет — она не крикнет: «Пустите меня к нему, дайте войти в машину, в какую больницу везете?!» Она на веревке, прикована к штырю. Ключей от дома нет у нее. Денег — нет. Паспорта с пропиской — нет. Она все это знает. Поэтому так дрожит.
Человек, надо сказать, с нами обошелся жестко. Нас уже с собакой замело по самую мякотку. И, представьте, вышла старушка, за 80. В платке сером, в облезлой норковой шубке, в валенках. Собака разрыдалась. Бросилась целовать. Старушка начала веревку распутывать. И приговаривает:
— Ну-ну… Как запутала… Все, все… Сейчас пойдем домой, фарша взяла, сейчас нажремся и спать ляжем, все, все…
